Плат цве­та скорби

Нахло­бу­чи­ла на нее зло­дей­ка-судь­ба этот плат, согла­сия не спро­сив, не от дней юно­сти ее, а с само­го дет­ства. Кому теперь под силу снять его и осво­бо­дить уже посе­дев­шую голо­ву и набо­лев­шее сердце?

Дет­ство ее было не воен­ное: доста­ток в доме, любовь да лас­ка. Бабу­ля ее очень люби­ла, от люб­ви сво­ей и назва­ла Любуш­кой. И мать лас­кой не обде­ля­ла. Когда отец трез­вый при­хо­дил, в доме было спо­кой­но и тихо, но трез­вым он был неча­сто. Так и рос­ла Любуш­ка, от скан­да­ла до скан­да­ла жизнь меря. Мать ее уте­ши­те­ля себе нашла, друж­ка мило­го. Люба­ша с бабу­лей оста­лась. Та, опы­том умуд­рен­ная, на деда пья­но­го не кри­ча­ла, зна­ла, что бес­по­лез­но, а пото­му все­гда у нее тихо было.
Но дру­гая беда у бабу­ли жила, с виду даже при­ят­ная: бало­ва­ла бабу­ля Любуш­ку свою, ни в чем ей не отка­зы­ва­ла, “кра­са­ви­цей” назы­ва­ла. Так пошла она в шко­лу, каприз­ная, бало­ван­ная, но уже обде­лен­ная мате­рин­ской любо­вью, кото­рую мать по доль­кам раз­да­ва­ла подру­гам, друж­кам, сига­ре­там вся­ким, а Люба­ше доль­ки и не хватило.
Со сверст­ни­ка­ми Люба­ша не лади­ла. Бабу­ля все ее “хочу” на блю­деч­ке при­но­си­ла, а одно­класс­ни­ки блю­деч­ко-то носить не хоте­ли. Вот и ссо­ри­лась она с ними. До чего доссо­ри­лась — без дру­зей-това­ри­щей оста­лась, совсем одна. Хоть и сре­ди людей, а как в чаще лес­ной — кри­чи, не докричишься!
К тому вре­ме­ни Люба­ша сно­ва с мамой жить ста­ла, в шко­лу бли­же ходить. Мама доч­ку в шко­лу как кар­тин­ку отправ­ля­ла. И закол­ки новые, и туфель­ки не как у всех, и пла­тьи­це — залю­бу­ешь­ся! Люби­ла доч­ку, что и гово­рить, по-сво­е­му. Но с уро­ка­ми ей не помо­га­ла, на про­гул­ки не ходи­ла, домаш­не­му ниче­му не обу­ча­ла — неко­гда было. Рабо­та, дом, наря­ды Любоч­ки­ны… А вече­ра­ми отдох­нуть хоте­лось, с дру­зья­ми поси­деть. Люба­ша уже боль­шая, ком­на­та есть, вся­ки­ми заба­ва­ми пол­на — что еще надо?
Сиде­ла вече­ра­ми Люба­ша сре­ди вещей неоду­шев­лен­ных, а души по сосед­ству вино попи­ва­ли, сига­рет­ки поку­ри­ва­ли. Люба­ша смот­ре­ла сквозь щель двер­ную, как мама с подру­га­ми накра­шен­ны­ми длин­ны­ми ног­тя­ми изящ­но пепел стря­хи­ва­ла, втя­ги­ва­ла в себя дым, при этом глаз обя­за­тель­но при­щу­ри­ва­ла, и на лице мами­ном и подруг ее пол­ней­шее удо­воль­ствие вырисовывалось.

Одна­жды Люба­ша реши­ла попро­бо­вать — раз­уз­нать: от чего это мама глаз щурит? Дома такие опы­ты луч­ше не про­во­дить. Собра­лась она со сво­и­ми дво­ро­вы­ми зна­ко­мы­ми, вытя­ну­ла у послед­не­го мами­но­го уха­же­ра из остав­лен­ной на сто­ле пач­ки несколь­ко “ядо­ви­тых пало­чек” и — бегом в под­во­рот­ню. Год­ков ей тогда уже, поди, три­на­дцать набе­жа­ло. Пора про­бо­вать пре­ле­сти жиз­ни, а не толь­ко горь­кие пилюли оди­но­че­ства глотать.
При­я­те­ли Люба­ши­ны как-то сра­зу к ней про­ник­лись. То им все махор­ку да “Бело­мор” тянуть при­хо­ди­лось, а Люб­ка цивиль­ных при­нес­ла. Ей самой пона­ча­лу не очень понра­ви­лось дым гло­тать, но то, что заува­жа­ли, польсти­ло. Потом она поти­хонь­ку втя­ну­лась и с друж­ка­ми вин­ца попро­бо­ва­ла, потом — водоч­ки… Как-то домой под утро при­шла, голо­ва гуде­ла, а тут мама­ша при­ста­ла: дых­ни ей, где взя­ла, вот при­вя­за­лась, без нее тош­но. Тут и ска­за­ну­ла ей Люба­ша, креп­ко ска­за­ну­ла. Мать запла­ка­ла и ушла.
“Ока­зы­ва­ет­ся, мама­ша руч­ной может быть”, — поду­ма­ла Люба­ша и спать улег­лась. В шко­лу не пошла, какая уж там школа!
Такие воз­вра­ще­ния посто­ян­ны­ми ста­ли. Мать при­вык­ла, и что­бы лиш­ний раз на гру­бость не нары­вать­ся, помал­ки­ва­ла. Ночью всплак­нет, прав­да, любит ведь дитя по-сво­е­му. А на выход­ной или празд­ник какой “свя­тое дело” засто­лье спра­вить. Что ж она теперь с доче­рью сде­ла­ет? Сво­их-то год­ков мало осталось.
… После пер­во­го абор­та поня­ла Люба­ша, что от таких удо­воль­ствий внут­ри пусто­та обра­зу­ет­ся и друж­ки под­во­рот­нен­ские от пусто­ты той и оди­но­че­ства не спа­са­ют. Ниче­го она боль­ше не иска­ла, не хоте­ла. Один вопрос ее мучил, днем и ночью не отпус­кал: зачем она по этой зем­ле ходит? И при­це­пил­ся этот вопрос! Уж гонит она его, гонит, а он, ока­ян­ный, так в мыс­лях и засел.

Как-то на дис­ко­те­ке, по пья­ни, конеч­но (кто ж туда трез­вым ходит), парень один на “мед­лен­ный” ее при­гла­шал. И как-то стран­но тан­це­вал: не лапал, не дышал в ухо… Она пло­хо его лицо запом­ни­ла, одно засе­ло в памя­ти — гла­за не саль­ные. Так в серд­це и запал паре­нек тот, без лица, без при­мет каких. Потом Люба­ша еще не раз при­хо­ди­ла на дис­ко­те­ку, но уже трез­вой, что­бы не про­смот­реть его. Дав­но б таб­ле­ток нагло­та­лась или еще чего с собой сде­ла­ла, толь­ко бес­при­мет­но­го того хоте­лось ей еще разок увидать. 
Паре­нек тот при­ез­жим ока­зал­ся. Толь­ко через месяц дове­лось им сви­деть­ся, уж и не чая­ла, да посчаст­ли­ви­лось! Они тан­це­ва­ли, гуля­ли… И за весь вечер он к ней ни разу не пристал.
“Неуже­ли так быва­ет?” — дол­го удив­ля­лась она. А тот преж­ний ее вопрос рас­тво­рил­ся и не надо­едал ей больше.
Это был пер­вый зеле­ный ост­ро­вок на выжжен­ном весен­нем поле. На обго­рев­шей тра­ве стал он яркую соч­ную зелень пус­кать, и ожи­ло поле то! Зеле­ным ков­ром покры­лась, ни сле­да от ожо­гов не оста­лось! Да недол­го зеле­неть ему пришлось…
Роди­те­ли маль­чиш­ки того узна­ли, что встре­ча­ет­ся он с деви­цей пове­де­ния непри­стой­но­го. Сын их как-то изби­тый домой вер­нул­ся, да не одни­ми синя­ка­ми отде­лал­ся … Вот они и про­зна­ли, что поби­ла шпа­на мест­ная пар­ня при­ез­же­го, дабы на девок их не зарил­ся. Роди­те­ли не пус­ка­ли его боль­ше гостить у род­ни, и боль­ше он из “сто­ли­цы” сво­ей не показывался.

А Люба­ня, вот чудо, опять бере­мен­ной оста­лась. Новость эту она радост­но вос­при­ня­ла и реши­ла родить, чтоб дитя напо­ми­на­ло боль­шегла­зо­го ее парень­ка. Сове­тов она уже дав­но ни у кого не спра­ши­ва­ла и зуде­нья мате­ри не слу­ша­ла. Пой­дет, дума­ла, полы мыть или еще куда, а ребен­ка вырастит …
Роды были тяже­лы­ми. Сын родил­ся, похо­жий на папу сво­е­го, и имя реши­ла она дать ему папи­но. Родил­ся он толь­ко рань­ше вре­ме­ни, сла­бень­ким. Но она его выхо­дит, под­ни­мет, толь­ко б выжил… Три дня она его виде­ла. Один раз грудь ему дать раз­ре­ши­ли. Не сра­зу он взял ее, хит­ро ока­за­лось дитя свое накор­мить. Но потом ниче­го, зачмо­кал… Толь­ко б выжил…
про­дол­же­ние в следующем 
номе­ре газеты

Еле­на Шилижинская