Осенью 1817 года Шереметев стрелялся с Завадовским из-за прима-балерины Истоминой, а заодно дрались и их поссорившиеся секунданты — Якубович с Грибоедовым. Так случилось, что Завадовский целил Василию в ногу, а попал в живот.
Несчастный кавалергард умирал в жестоких мучениях, и второй поединок был отложен.
Разобравшись в деле, император признал виновным покойного. Завадовского сослали в Лондон, Якубовича — как подстрекателя — на Кавказ, участие Александра Сергеевича было «высочайше оставлено без внимания», но и он, подальше от столичной молвы, был отправлен в самый незавидный уголок своей иностранной коллегии — секретарем русской миссии в Тегеран.
Гуляка, поэт и музыкант, он ехал в Персию, как на собственные похороны, и едва на них не попал. 21 октября Грибоедов прибыл в Тифлис к Ермолову, от которого зависела вся наша восточная дипломатия, и первым, кого он встретил на станции, был … Якубович!
Они стрелялись поутру за городом в поле на шести шагах — то есть заведомо насмерть. Оба секунданта, вдобавок, были еще и невелики ростом, так что, когда они отмерили расстояние, барьеры разделяла просто какая-то ничтожность. Подали знак о начале. Якубович быстро подошел к линии, дожидаясь приближения Грибоедова. Александр Сергеевич сделал пару шагов и, не поднимая пистолета, тоже стал ждать — выстрела. Прошла минута. Положение Якубовича становилось глупым, и он не выдержал, выстрелил и попал в руку. Теперь Грибоедов мог застрелить обидчика в упор. Несколько секунд Александр водил дулом между его головой и плечом: потом выстрелил мимо, упал, а восхищенный Якубович бросился его поддерживать.
Условились говорить, что были на охоте, и что Грибоедову наступила на руку лошадь. Но в Тифлисе не нашлось человека, который в это бы поверил: в два дня о дуэли узнал весь город. Якубовича отправили в полк. Александра Сергеевича спасло то, что дальше Персии сослать его было невозможно. К тому же он и так был наказан. В рану попала инфекция. Несколько дней он пролежал в жару, а потом три месяца залечивал простреленную руку, осваивая игру на фортепиано в девять пальцев.
Лучшее фортепиано в Грузии стояло в гостеприимном доме князя Чавчавадзе. Крестник Екатерины II, герой войны 12-го года, блестящий поэт-романтик и великолепный рассказчик, Александр Гарсеванович увидел в Грибоедове не дуэлянта и не повесу, даже не дипломата, а доброго, умного человека и виртуозного исполнителя. Вся многодетная семья князя полюбила Александра Сергеевича, как родного, и ежедневно молилась о его выздоровлении. Глядя на их сильную, живую веру, Грибоедов стал и сам понемногу открывать для себя Библию и с удовольствием беседовал о ней со своим радушным хозяином. Чаще всего лирики говорили о царе Давиде, поражаясь его доблести и красоте песнопений.
Грибоедова не покидала тревожная мысль, что его тоже отправили к филистимлянам, но в конце января, и без того задержавшаяся из-за его болезни, русская миссия должна была, наконец, выступать. Целью этого посольства было добиться выполнения условий недавнего Гюлистанского мира, одним из которых было возвращение на родину русских пленников. Не согласившихся им служить персы превратили в рабов и евнухов, из остальных составили элитный батальон бехадыран (богатырей), личную гвардию наследника шаха Аббаса-мирзы. Ни с теми, ни с другими принц расставаться не желал, не внимая угрозам и самого Ермолова.
Увидев, как относятся к пленным, Грибоедов решил освободить их, во что бы то ни стало, и пустился в авантюру далекую от правил дипломатии. Бывший гусар, встретив на улице русских из батальона мирзы, он обратился к ним на крепком армейском языке: напомнил о присяге и велел сообщить остальным, что желающие вернуться на родину пусть придут к посольству, а он попытается сделать все, чтобы их простили. Пришли семьдесят солдат.
Узнав об этом, взбешенный Абасс пригласил Грибоедова к себе: ‘Ах, зачем же вы не делаете, как англичане — они тихи, смирны. Я ими очень доволен’. Но секретарь миссии был непреклонен, и мирза разрешил забрать всех желающих. Вместе с пленными набралось 158 человек. Но нужно было еще их вывести. Персидские власти препятствовали, как могли. Обещанного провианта не было, и Александру Сергеевичу приходилось кормить всю команду из своего кармана. В одном городе ему не стали продавать продукты, в другом — стали забрасывать камнями. Русских провоцировали везде, но через месяц целыми и невредимыми он всех привел в Тифлис.
То, что не удалось военным, в одиночку проделал посольский секретарь. Ермолов писал в Петербург с просьбой наградить Грибоедова и повысить в чине. Но пришел отказ, поразивший до глубины души весь наш военный Кавказ: «дипломатическому чиновнику, — говорилось в документе, — так не следовало поступать».
Александр Сергеевич снова за фортепиано у Чавчавадзе. Он страшно не хочет обратно и буквально умоляет главнокомандующего оставить его в Тифлисе хоть судьей, хоть учителем. Но Петербург требует его возвращения.
Русского секретаря в Персии уважали: он был древнего рода, великолепно образован, писал музыку и сочинял стихи. Но его крохотный чин и отсутствие каких бы то ни было государственных наград заставляли думать, что он в немилости. Положение Александра Сергеевича было двусмысленным.
Единственной русской книгой в Персии была Библия. Читаемая сначала поневоле, она стала для Грибоедова спасением.
После Александр Сергеевич смог подтолкнуть Аббаса к войне с Турцией, крайне выгодной для внешней политики России, восставшей Греции и даже всей Европы, кроме Англии. За эту дипломатическую победу шах наградил его вторым по значимости персидским орденом — Солнца и Льва.
Взбешенный Петербург промолчал:
Грибоедов самостоятельно добился того, что должна была сделать столица. Зато он смог поехать за новыми указаниями в свою горячо любимую Грузию, где его ценили, ждали и считали почти родным.
По иронии судьбы, в горах Александр Сергеевич упал с лошади и, сломав руку, опять на правах больного оказался в ласковых объятиях друзей. Больше всех его жалела старшая дочь князя Чавчавадзе — десятилетняя Нина и сосланный в Тифлис Кюхельбекер. Оба смотрели на поэта, как на недосягаемого в красоте своей мудрости учителя. Он читал им отрывки из начатой комедии, которую, за неимением возможности писать, сочинял в уме, и рассказывал истории из жизни иудейского царя.
Наверное, он делал это великолепно, поскольку через несколько лет декабрист Вильгельм Карлович, оказавшись в одиночной камере, напишет целую поэму под названием ‘Давид’. А юная Нина Александровна увидит библейского героя в самом Грибоедове и станет его женой.
22 августа 1828 года Нину Александровну с Александром Сергеевичем обвенчали в Сионском соборе Тифлиса. В 16 лет Нина Александрова станет вдовой, потеряв мужа и сына. «Родным и друзьям, — пишет о ней современник, — вся она была одним лишь благотворением. То был ангел-хранитель всего семейства, существо, которому поклонялось всё, что было на Кавказе, начиная с главноуправляющих и наместников до самых маленьких людей. Она носила с собою какую-то особую атмосферу благодушия, доступности, умения войти в нужду каждого, и эти нужды других она всегда делала своими». Когда в 1857 году в Тифлисе вспыхнула холера, Нина отказалась уехать из города и, ухаживая за своими родственниками, смертельно заболела сама.
По материалам сайта НЕОФИТ