В младенчестве Гаврила Романович «был весьма мал, слаб и сух, так что, по тогдашнему непросвящению и обычаю народному должно было запекать его в хлебе, дабы получил он сколько-нибудь живности ». В 1744 году на небе появилась комета. Державину был год от роду. Когда ему указали на небесное тело, он вымолвил первое свое слово: «Бог». С тех пор с язычеством было покончено. Мать приобщала его к духовным книгам, «поощряя к тому награждением игрушек и конфектов». В четыре года он уже умел читать по Псалтири и докучал приходскому батюшке своими бесконечными «почему?»
Державин происходил из очень древней, берущей свое начало еще в Золотой Орде, но обнищавшей дворянской семьи. За недостатком средств Гавриила Романович не смог толком получить образования. Десять лет служил солдатом. Исполнял и другие «низкие должности», к каковым относились обязанности курьера.
Из-за бедности продвижение по службе шло невыносимо медленно, а терпением Гаврила Романович не отличался. Он начал поигрывать, связался с компанией шулеров, и кончилось тем, что на него подала в суд мать одного проигравшегося офицера. Дело удалось затянуть. Но совесть Державина взвыла: он пишет свое первое и очень искреннее стихотворение «Раскаяние».
В 1773 году разнеслась весть о Пугачевском бунте. Благодаря тому, что он был уроженцем тех мест, Державина взяли в следственную комиссию кем-то вроде начальника разведгруппы. Его задачей было не воевать с Пугачевым, а ловить его. На деле ему приходилось усмирять стихийные восстания и казнить людей. А в поимке самозванца участвовать так и не пришлось. Более того, как и пушкинского Гринева, по ложному доносу его чуть было не засадили в кандалы. Однако Гавриила Романович отделался довольно легко, его уволили за неспособность к военной службе.
По окончании Пугачевской кампании Державин заехал к матери. Вскоре начали поправляться и дела. В благодарность за верную службу императрица произвела его в коллежские советники и пожаловала в Белоруссии триста крепостных душ. В Петербурге, за ломберным столом он познакомился с князем Вяземским. Генерал-прокурор никогда не видел, чтобы человек так честно играл в вист, так достойно проигрывал, и взял Державина к себе в экзекуторы. И, наконец, в апреле 1778 года, по окончании Великого поста, Гаврила Романович женился на семнадцатилетней красавице Екатерине Яковлевне Бастидон, в которую он был влюблен с первого взгляда и в ком души не чаял.
Первую оду «Фелица», посвященную императрице, Гавриила Романович решил не показывать. Слишком дерзко. Исповедуясь перед императрицей, автор вроде бы перечисляет свои грехи, но в них угадываются пороки иных, и очень высокопоставленных, особ. Да, и сама Екатерина, выглядит как-то по-житейски.
«Фелица» легла в стол, но прежде ее выпросил переписать для себя один из приятелей Державина. Потом, под великим секретом, он дал ее еще комуто, тот процитировал ее на пирушке… Вскоре Фелицу читал весь Петербург. В первом «нумере» своего «Собеседника» стихи напечатала княгиня Дашкова, где их, наконец, и прочла та, которой они посвящались.
Государыня с радостью узнала всех своих вельмож, и лично переписав относящиеся к ним строки, разослала адресатам. Среди них оказался и князь Вяземский, который нашел свое отражение в образе мурзы Брюзги и в засыпающем над Библией вельможе. Генерал-прокурор кипел от ненависти, но сделать ничего не мог. И уж совсем плохо ему сделалось, когда прямо у него за обедом сочинителю «Фелицы» принесли бумажный свиток с надписью: «От Киргизской царевны мурзе Державину». В посылке Гавриила Романович с удовольствием обнаружил дорогую табакерку с бриллиантовой осыпью и пятьюстами золотых червонцев внутри.
Ода «Бог» стала первым русским стихотворением, получившим международную славу. Она была переведена на все европейские языки и даже на японский. Правда, самому Державину показалось, что в России ее не все поняли до конца, и он написал «Объяснения на сочинения Державина (в мемуарах Гаврила Романович поминает себя в третьем лице) относительно темных мест, в них находящихся, собственных имен, иносказаний и двусмысленных речений, которых подлинная мысль автору токмо известна». «Он лег спать, — пишет Гавриила Романович о себе, — и увидел во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле, воображение было так разгорячено, что казалось ему, вокруг стен прыгает свет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал и ту ж минуту, при освещающей лампаде написал последнюю сию строфу».
Во времена Гаврилы Романовича высшее общество было плохо знакомо с Библией. Доверяли больше науке, хотя в ней разбирались еще меньше. Так было удобней: раз сам собою взялся человек, так он и сам себе хозяин. Но тот, кто всерьез изучал природу, с такими взглядами боролся. Вслед за Ломоносовым Державин утверждал, что всякий честный естествоиспытатель, если он не совсем слепой, просто не может не видеть, что весь миропорядок устроен мудрой и любящей Рукой, и что человек занимает в нем совершенно особенное положение. Он поставлен Творцом на границе двух миров: духовного и материального, которые он должен в себе соединять, сам призван творить, возделывать землю и преображать ее. Иначе его жизнь теряет смысл:
…О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени Превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем — Бог!…
… А я перед Тобой — ничто.
Ничто! — Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод…