Истинная сущность церкви связана с ее вселенским или кафолическим характером. А вселенский этот характер с двух сторон проявляется: во-первых,
во внешней целости церкви, свободной от всяких ограниченностей племенных, местных и временных, а во-вторых, во внутренней целости церковных основ, обнимающих собою все существо человека и всемирной жизни.
Нарушая эту двоякую цельность, подчиняя церковь каким-нибудь местным или временным ограниченностям, или же посягая на самые основы церкви (в иерархии, в догмате, в таинствах), мы тем самым отделяем себя от единой вселенской церкви, становимся сектантами. Будучи отрицанием церкви по существу, сектантство уясняет нам сущность церкви. Уже ради этого одного полезно нам будет рассмотреть и наш русский раскол как простонародный, возникший в XVII столетии, так и тот, который появился в наши времена среди образованного общества.
Наш народный раскол, хотя вначале выступает в защиту божественных и неизменных форм церкви против всяких человеческих нововведений, но подменивая истинный признав божественности — кафоличность — другим внешним, условным и неопределенным признаком старины или отеческого предание, раскол постепенно удаляется от божественного содержание церкви, растворяя широкие врата всякому человеческому произволу и личному мудрованию.
Исходя из совершенно верного и православного убеждение, что церковь свята и божественна не только в сокровенном начале, но и в самых видимых формах своих, раскол в своей национальной исключительности, лишенный истинного понятие о божественном как вселенском, не мог распознать, какие именно видимые формы церкви и в чем именно они божественны, а поэтому смешал божеское с человеческим, вечное с временным, частное с всеобщим. Не останавливаясь на всех пунктах первоначального раскола, упомяну о двух главнейших: об имени Христовом и о разности в чтении Символа веры.
Имя Христово, величайшее и могущественнейшее всех имен на небе и на земле, не есть что-нибудь случайное и маловажное, а воистину божественное; но может ли это его божественное значение быть связано с особенностью произношение и начертание этого имени и при том с такою особенностью, которая не соответствует ни первоначальному виду этого имени на языке еврейском, ни греческому его видоизменению, в котором оно нам передано Евангелием? То произношение Христова имени, за которое стоят староверы, как за единственно православное — Исус — несвойственно никому из известных языков, кроме русского простонародного; следовательно, видеть в этом произношении отличительный признак православие значит утверждать, что никто кроме русского простонародья не может быть православным, — что истинная церковь должна ограничиваться необразованною частью русского народа и что до X века, когда впервые могло прозвучать русское произношение имени Христова, совсем не было истинного православия; а такие положение, если устранить их грубую оболочку, сводятся к решительному отрицанию вселенского кафолического свойства церкви во имя местной и временной исключительности, что прямо обращается против самого божественного основание церкви; ибо этим связывают действие Божие и хотят подчинить его такому ограниченному явлению, как звуки какого-нибудь народного просторечья.
Подобное же значение имеет и другой пункт раскола — разночтение Символа. Когда староверы утверждают, что «господствующая» церковь, выкинув будто бы из члена о Духе Святом слово «истинного», отступила от православия и даже погрешила хулой на Духа Святого, то важно здесь не фактическое заблуждение староверов, основанное на простом неведении, а то заключение, к которому они приходят. Хотя «господствующая» церковь и не выкидывала из сказанного члена Символа такое слово, которое не могло находиться в его подлинном тексте, а лишь попало в наши позднейшие списки как сомнительный вариант славянского перевода,1 но допуская даже, что раскольники фактически были бы и правы, остается вопросом, правильно ли их заключение. Вопрос принципиальный: вставка иди исключение каких-нибудь слов в соборном Символе веры со стороны какой-нибудь местной церкви (т. е. в какой-нибудь части церкви) есть ли само по себе отступление от православия? Отцы вселенских соборов, утвердившие Никео-Константинопольский Символ, запретили что-нибудь изменять в нем, что-нибудь вставлять или исключать; но спрашивается: к чему собственно относится это запрещение, — относится ли оно к словам Символа со стороны их смысла, как к выражающим некоторые понятия (λόγος = слово = понятие), служащие к определению и точнейшему формулированию православного вероучения; — или же запрещение имеет в виду неприкосновенность самого звука и числа слов, как речений (а не как понятий), независимо от того, что этими речениями выражается? Если бы последнее предположение было верно, то этим осуждался бы, как отступление от православия, всякий перевод Символа с первоначального языка на другие, а такое утверждение в особенности не может быть допущено староверами, которые стоят именно за один из переводов Символа — славянский.2
_______________________
1 — Именно греческое слово τὸ κύριον одни переводили «Господа», другие «истинного», а третьи, соединяя оба чтение — «Господа истинного».
2 — Без сомнения, к Символу на славянском языке Символ на греческом языке относится как подлинник к переводу. Но с точки зрение вселенской церкви едва ли возможно отдавать и греческому языку безусловное преимущество; ибо во времена составление Символа, т. е. задолго до разделения церквей, латинский язык для всей церкви во всяком случае имел такое же значение, как и греческий. Тот факт, что вселенские соборы созывались на Востоке и что их определение составлялись первоначально на греческом языке, никак не может давать этому последнему какого-либо преимущества de jure, ибо этот факт имел лишь ту простую и естественную причину, что все главные ереси (против коих и созывались вселенские соборы) появились на Востоке и все главные еретики говорили и писали по-гречески, а не на латыни.
В. С. Соловьев