Я с особой теплотой в сердце всегда вспоминаю тебя, мой милый, дорогой человек. Стоишь ты передо мной в смешном зимнем уборе. Овчинный полушубок, ватные брюки, валенки, лохматые от торчавшей шерсти, шапка из рыжего меха, завязанная веревочками под подбородком. В лесу от диких морозов у тебя на усах и бровях намерзали длинные сосульки, и они оттаивали, когда ты входил в наш опрятный, большой дом, построенный собственными руками. За поясом у тебя топор, покрытый изморозью, в котомке «лисичкин хлеб». Я все чаще вспоминаю о тебе, милый мой отец.
Ты ушел на небеса, немного не дожив до девяноста лет, никого не обременяя обязанностями ухаживать за больным человеком. Перед кончиной увидел такой чудный и благословенный сон, что даже маме не рассказал его, только дал понять, что нет слов передать то, что обещал Царь Небесный чадам своим в другой жизни.
Сколько я себя помню, ты был прекрасный задушевный человек, наделявший нас, детей такой любовью, какую я никогда потом ни от одного встретившегося на жизненном пути людей не увидела.
Как можно было сохранить ровное состояние духа в большой семье, в окружении семерых детей, никогда не обругать никого и не повысить голоса; не называть никого полуименами: «Ванька, Манька».
Ты гладил нас по головам большущей и жесткой от топора и столярных работ рукой с широкой ладонью и длинными пальцами музыканта. Руки эти охраняли нас, они давали нам энергию, и мы росли под защитой твоей молитвы и твоих рук. Если кто-то из старших или мама обижала нас, ты расставлял свои большие руки коромыслом, и мы летели сюда, как в спасательный круг.
За 15 лет, что я прожила в родительском доме, ты только один раз замахнулся на меня полотенцем, и то по настоянию матери. По ее убеждению я очень согрешила: провинилась, надев газетную шапочку, пошла с неверующими подружками «покалядовать» в 7 часов вечера. Ничего там и не было. Я обо всем честно рассказала. Но ты замахнулся на меня, я заплакала…
Во время обедов и ужинов, ты не мог поесть один, без ребенка на коленях. Помолившись, вся семья садилась вокруг стола. Мать ставила близко к тебе тарелку и ребенку, самому младшему, также. Один подрастал и уходил с колен, другой садился.
Ты был счастлив, когда в натопленной чистой горнице, на красивых половичках мы ходили маршем, кругом, и распевали духовные бодрые гимны. У тебя был замечательный слух, и ты играл на баяне.
Твои руки, такие сильные, всегда вызывали у нас восхищение, когда ты поднимал огромный навильник с сеном, в несколько раз больше тебя, и пахучее сено закрывало тебе ноги. Ты носил на плечах бревна почти до 70 лет, только потом спина у тебя немного ссутулилась. Физический труд, даже самый тяжелый, ты не оставлял до смертного часа. И Бог благословлял тебя: вы с мамой никогда не пользовались лекарствами.
И какой бы старичок в 80 лет мог бы так потешать внуков, как ты! Мы сидим на завалинке, все кругом в цвету, гудят пчелы. На одной ноге в шерстяном носочке скачешь ты по тропинке к колодцу, чтобы позабавить внучек.
Ты любил юмор, и всякие побасенки рассказывал, как актер, но никогда ничего похабного.
Работал бригадиром плотников в леспромхозе, и все трудовые споры с начальниками тебе поручали, потому что с молитвой все делал. И люди «нормально» зарабатывали, не пили, потому что ты их наставлял.
Наша пятистенка, большой дом, был «домом открытых дверей». В нем всегда были чужие люди из районных деревень, и большая печь в морозы была занята, здесь отогревались странники. Большое хозяйство, несколько огородов позволяло покормить самых разных гостей.
Как-то ты привел корявенькую женщину с мальчиком из будки с лесосеки. Прошлое Маруси было жутко греховным. Родители ее обогрели, приняли. После покаяния и крещения она стала примерной христианкой.
В воскресенье ты вставал рано, одевался в нарядную рубашку, костюм, начищал до блеска хромовые сапожки и садился за Библию. Готовился к служению, подчеркивал строчки в книге. Мама готовила дом, расставлялись скамьи, застилались новые половички. Было тесно, когда опускались на колени. Ты радовался, когда приходили братья. Их было немного, и ты их очень любил.
Не смотря на запреты во времена воинствующего атеизма, на нашей улице все, кто верил Богу, собирались в своих «углах». Мусульмане соблюдали древние традиции, православные шли к одной старушке со своими иконками, а евангелисты собирались в двух домах. Была у нас сильнейшая проповедница, высоченная худая женщина Аксинья Родионовна. «Чудо из чудес». Библия у нее весила, наверное, килограмм 10. Она ее ни во что не завертывала и носила под мышкой. Верующие собирались и у нее дома.
Вызывали верующих в НКВД, предупреждали, чтобы не собирались на «свои моленья». Ты отвечал, что не можешь так поступить. А «Родионовну» не вызывали: все мужчины ее рода были убиты на войне. Сколько ей было лет – не угадаешь…
Как и у других христиан, в твоей жизни были чудеса, сохранившие руками Господа жизнь. При строительстве моста через большую реку ты полетел с огромной высоты, зацепился боком за что-то и повис. Ты остался жив…
Ты никогда не заставлял меня верить, не умолял стать верующей. Просто знал, что Божье Слово в моей жизни не пройдет даром, и «все исполнится». Теперь я член церкви и все чаще вспоминаю о тебе, милый мой отец, Никифор Петрович Паутин, пресвитер церкви Сузунского района Новосибирской области.
Р. Н. Вихорева,
Великий Новгород